Розділи:
Сторінки історії
Н.И. Пирогов: попытка объяснения
сторінки: 54-61
«Отчего так мало автобиографий? Отчего к ним недоверие? Верно, все согласятся со мною, что для мыслящего, любознательного человека нет предмета более достойного внимания, как знакомство с внутренним миром, бытом каждого мыслящего человека, даже и ничем не отличавшегося на общественном поприще». Вот первые строки из «Вопросов жизни» Н.И. Пирогова, в которых необходимость воспитания не специалиста, а человека провозглашалась первоочередной задачей. Теперь это только история, которая, однако, сильно повлияла на настроения и умы общества, так как все последующие поколения обращаются к рассуждениям автора, пытаясь найти в них ответы на вопросы морали и этики профессионального становления. Очередная попытка разобраться в разнообразной деятельности Н.И. Пирогова проведена и нами. И не случайно, так как мы также хотим узнать взгляды мыслителя и гуманиста, желавшего воспитать человека и врача.
Николай Иванович Пирогов – выдающийся хирург, естествоиспытатель и педагог, основоположник военно-полевой хирургии и анатомо-экспериментального направления в хирургии, общественный деятель, блестящий экспериментатор, лектор и публицист, ближайший друг В.И. Даля, опальный реформатор и оппонент Н.А. Добролюбова. И даже если мы напомним, что Пирогов – «отец русской хирургии», участник обороны Севастополя (1854-1856 гг.), франко-прусской (1870-1871 гг.) и русско-турецкой (1877-1878 гг.) войн, попечитель Одесского и Киевского учебных округов, автор четырех классических трудов по военно-полевой хирургии, врач, впервые применивший эфирный наркоз и неподвижную алебастровую повязку в условиях поля боя, человек, в честь которого назван астероид, мы все равно не исчерпаем исторической значимости этой личности.
Природа одарила его пламенным, не угасающим темпераментом, священной способностью снова и снова возмущаться, любить и ненавидеть. Происхождение дало ему кровную, никогда не ослабевающую связь с народом. Во всех сферах деятельности его мысли хватало мужества, проницательности и воли. Он всеми своими помыслами соответствовал медицинской науке, то есть методу объективного анализа, основанному на реальном творчестве.
Старые эпохи сходят со сцены со своими людьми, новые эпохи находят новых людей. Однако Н.И. Пирогов остается примером для нынешних и будущих поколений, которым предстоит учиться формировать свою профессиональную мораль. Итак, мы попытаемся изложить и объяснить жизнь, профессиональное становление, а также те взгляды просветителя Н.И. Пирогова, которые возвысили его в веках и в то же время сделали изгоем общества того времени.
Родился Николай Иванович в Москве 25 ноября 1810 г. в семье военного интенданта Ивана Ивановича Пирогова, служившего казначеем военно-провиантного депо. Должность старшего Пирогова позволяла семье иметь домашних учителей, давать детям образование в престижных учебных заведениях, приобретать фамильные ценности. Но однажды один из помощников отца исчез из Москвы, похитив тридцать тысяч рублей. За пропажу денег наказание понес И.И. Пирогов. Все имущество – мебель, столовое серебро, золотые украшения Елизаветы Ивановны, матери Николая Ивановича – словом, все, что имело какую-либо ценность, было продано, а деньги пошли в казну.
Горе родителей отразилось и на детях, тем не менее младший из них, Николай, уже тогда был способен вмешиваться в происходящие события. Будучи совсем юным, он отличался воплощением личной силы. Сократовский лоб, круглое лицо, слегка косящие светлые глаза, а также физический склад, которому были чужды изящество и грация как самостоятельные качества. Зато его речи, логике мышления и действиям была присуща та высшая красота, которая отличает проявления уверенной в себе творческой силы.
Еще в лучшие времена Николай Пирогов начал среднее образование в пансионе, где проявил решимость и готовность постоянно идти вперед. Он учился выбирать только те знания, которые ему были нужны, быть одержимым одной и той же идеей, то есть идти к цели. Со временем любовь к печатному и устному слову сделала его лучшим учеником по истории и русской словесности. Тем не менее он был отчислен из пансиона, так как отец не смог оплачивать дальнейшее обучение. Закончил Николай Пирогов другой пансион. Друг и врач семьи Пироговых, известный анатом и физиолог Е.О. Мухин, посоветовал Николаю поступать в Московский университет. Приписав себе два года, в 14 лет он успешно выдержал экзамены и посвятил себя изучению медицины. По окончании медицинского факультета Московского университета Николая Пирогова направили в профессорский институт в Дерпт. Сегодня этот способ обучения называется аспирантурой. Такая подготовка профессоров для российских университетов была начата в Дерптском университете в 1822 г., так как в тот период быстро развивался капитализм и происходило широкое освоение природных богатств. То есть в начале XIX в. России потребовались квалифицированные специалисты в области точных и естественных наук: открывались университеты и другие учебные заведения, проводились реформы в области народного образования.
В Дерпте Н.И. Пирогов начал писать докторскую диссертацию (кандидатских не существовало), тема которой была выбрана им самостоятельно. Дело в том, что в медицинской литературе ему однажды встретилось описание случая перевязки у человека брюшной аорты, то есть крупного артериального ствола, берущего начало в левом желудочке и снабжающего через свои разветвления насыщенной кислородом кровью все органы и ткани. Описанный случай закончился летально. У Пирогова в этой связи возникла мысль: может ли такая операция завершиться успешно? Начались эксперименты. Это были трудные, кровавые операции. Постепенно Пирогов заметил, что при перевязке брюшной аорты кровообращение в бедренной артерии, а соответственно, и в нижних конечностях сразу не прекращается. Если, например, тотчас после перевязки брюшной аорты повредить бедренную артерию, из нее заструится кровь. «Откуда же взялась кровь в бедренной артерии? Ведь кровь из брюшной аорты перестала поступать в свое ответвление, а именно в бедренную артерию и нижние конечности». После длительного исследования Пирогов доказал существование коллатерального кровообращения. Смерть животного при перевязке брюшной аорты наступает не от внезапного отсутствия кровообращения в крупных брюшных артериальных стволах, а вследствие обескровливания спинного мозга. Лишенный полноценного кровоснабжения спинной мозг перестает выполнять свои функции, и, как следствие, наступает паралич нижних конечностей. Одновременно с этим Пирогов наблюдал при перевязке артерий полнокровие сердца и легких животного. Всех этих научно доказанных фактов, неизвестных в то время, было достаточно для докторской диссертации. Художественно выполненные Пироговым рисунки в красках наглядно показывали расположение кровеносных сосудов и органов брюшной полости. Таким образом, Пирогов раньше всех хирургов мира начал производить хирургические эксперименты над животными, связывавшие вопросы клиники с топографической анатомией и патофизиологией, что было принципиально новым не только в научном Дерпте, но и во всем мире.
Защита диссертации состоялась 31 августа 1832 г. Профессор хирургии Л. Левшин позже писал, что эта работа может «…служить прекрасным примером того, как следует приступать к решению вопросов практической медицины». Когда несколько лет спустя Пирогов в Берлине показал свою диссертацию знаменитому хирургу Опицу, тот приказал немедленно перевести ее на немецкий язык. Молодой Н.И. Пирогов уже тогда был на голову выше многих иностранных коллег.
По программе молодые профессора должны были продолжить обучение за границей. Н.И. Пирогов был сложившимся ученым и практическим деятелем, способным критически оценить то, что он увидит в другой медицинской системе. В Берлине он работал у профессора Шлемма, с которым у него оказались общие научные интересы. «Он видел во мне иностранца, знавшего много из той части анатомии, которой он мало занимался. Он очень хвалил мои работы. Шлемм не только был превосходным техником по анатомии, но и отлично оперировал на трупах».
Не менее глубокое профессиональное впечатление оставил и хирург Лангенбек. Правда, не все приемы работы Лангенбека Пирогов одобрял. Не нравились ему, в частности, замысловатые хирургические инструменты, придуманные профессором. Но некоторые технические приемы Лангенбека заслуживали внимания. Так, Лангенбек учил избегать при проведении операции давления рукой на нож и пилу: «Нож должен быть смычком в руке настоящего хирурга. Нужен не нажим, а тяга». «Лангенбек, – писал Пирогов, – научил меня не держать нож полной рукой, кулаком, не давить на него, а тянуть, как смычок, по разрезываемой ткани». Также Лангенбек показал Пирогову, как приспосабливать движение ног и всего тела к действию оперирующей руки.
Отыскивая по крупицам все, что может быть ему полезно, Пирогов с большим вниманием относился к работам Лангенбека. Но были и другие примеры. Профессор Текстор, в частности, медлительность при операциях возвел в принцип. Николай Иванович с гневом высказывался в адрес таких бездушных немецких хирургов: «И это все делалось без анестезирования, при воплях и криках мучеников науки, или, вернее, мучеников безмозглого доктринера! Что касается меня, то мой темперамент и приобретенная долгим упражнением на трупах верность руки сделали мне поистине противною эту злую медленность по принципу». В клинике «Шарите» (Милосердие) Пирогов работал и в анатомическом театре.
В начале 1835 г. из министерства народного просвещения пришел запрос: в каком университете каждый из посланных на обучение за границу желал бы получить кафедру? Н.И. Пирогов не задумываясь ответил: в Московском. Однако по возвращении Пирогов узнает, что по распоряжению того же министра народного просвещения Уварова предназначенная для него кафедра была отдана профессору Иноземцову. Эпоха мрачного правления и моральной деградации Николая І сказывалась и в таких ситуациях.
Николай Иванович грустил не долго. Такие деятельные натуры быстро находят утешение от житейских огорчений в труде. Он был приглашен на работу в Дерптскую клинику хирургии, которой заведовал профессор Иван Филиппович Мойер. К тому времени Мойер практически не заглядывал в клинику, так как ему хватало хлопот в Совете университета. В итоге Пирогов стал ведущим хирургом в клинике Мойера и по его же предложению был принят на кафедру в 1836 г. Однако утверждение Пирогова профессором хирургии Дерптского университета задерживалось, отчасти Советом университета. Профессора богословия, ссылаясь на какой-то средневековый закон, доказывали, что только протестанты могли быть профессорами университета. Споры эти длились до конца февраля 1836 г., когда Совет университета вынес решение об избрании Пирогова на кафедру хирургии, а министр утвердил решение. В эти годы профессорской деятельности вышел в свет классический труд Н.И. Пирогова «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций» (Дерпт, 1837), в котором он «…представил на суд общества плод своих восьмилетних занятий». Впоследствии эта работа была удостоена Демидовской премии Российской академии наук и принесла Пирогову мировую известность.
Десятки сложных научных и моральных вопросов ставила жизнь перед молодым хирургом, преподавателем и профессором. Пирогов, кристально чистый человек, порой в гиперболизированной форме понимал огромную ответственность, которая легла на его плечи. «Мог ли я, молодой, малоопытный человек, быть настоящим наставником хирургии? Конечно, нет, и я чувствовал это, – писал Пирогов, – но раз поставленный судьбой на это поприще, что я мог сделать? Отказаться? Да для этого я был слишком молод, слишком самолюбив и слишком самонадеян. В бытность мою за границей я достаточно убедился, что научная истина далеко не есть главная цель знаменитых клиницистов и хирургов. Я убедился достаточно, что нередко в знаменитых клинических заведениях принимались меры не для открытия, а для затемнения научной истины. Было везде заметно старание продать товар лицом. И это еще бы ничего. Но вместе с тем товар худой и недоброкачественный продавался за хороший, и кому? Молодежи, неопытной, не знакомой с делом, но инстинктивно ищущей научной правды. Увидев все это, я положил себе за правило, при первом моем вступлении на кафедру, ничего не скрывать от моих учеников, и если не сейчас же, то потом и не медля открывать перед ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни».
С такими мыслями Пирогов начинал свою профессорскую деятельность. То есть он пришел к мнению, что отказаться от профессуры было бы малодушием. Также проявлением своей несостоятельности был бы отказ от ответственности преподавателя. Он считал, что обязан взять на себя всю тяжесть этой деятельности, сделать ее девизом всей своей жизни, безжалостно критикуя собственные действия.
Читая лекцию, Пирогов демонстрировал и анатомические препараты, что было новым для дерптских студентов. Заслуга Пирогова как преподавателя заключалась и в том, что он первым стал проводить одновременное занятие по теоретической и практической хирургии. Ранее студенты не могли осматривать больных, не прослушав курс лекций. Также Николай Иванович ввел в систему прикрепление к одному из студентов вновь поступившего в клинику больного. Пирогов не уставал задавать студентам многочисленные вопросы. Студенты приучались пользоваться знаниями, приобретенными на лекциях профессора и из медицинской литературы.
В операционной Пирогов также требовал от своих учеников объяснить то, что они собирались делать. Перед операцией студент обязан был детально изложить хирургическую анатомию той части тела, на которой предстояла операция. Для Пирогова не было ничего второстепенного в профессии. На лекциях, в беседах у постели больного, во время упражнений в анатомическом театре или в дружеской беседе за чашкой чая – везде Пирогов учил студентов научному мышлению, предостерегал от ошибок, совершенных им самим или другими хирургами.
В начальный период клинической и преподавательской деятельности в роли профессора Пирогов приступил к изданию «Анналов Дерптской хирургической клиники». Это была врачебная исповедь Николая Ивановича, в которой он подверг суровой критике свою медицинскую деятельность. Первый том «Анналов» вышел в свет в 1837 г. В предисловии Пирогов писал о горячем желании ценой даже уязвления своей профессиональной гордости, ценой любых испытаний своей репутации профессора-хирурга говорить правду и одну только правду. Никогда и ни при каких обстоятельствах до Пирогова ошибки врачей, вызывавшие неблагоприятный исход, затягивание болезни или обострения, не становились предметом широкого общественного обсуждения. Никогда и нигде в печати не критиковались врачебные приемы. И вполне понятно, что большинство врачей встретило Пироговские «Анналы» враждебно.
Ясно и то, что глобальное развитие любого научного, социального и другого направления нуждается в вождях различного склада. Благодаря таким лидерам, способным анализировать вековые достижения, миллионы различных специалистов помимо собственной воли проникаются профессиональной идеологией. Так, сегодня мы понимаем историческое значение личности Н.И. Пирогова. Однако в его бытность ситуация подчас была явно противоположной. Например, Пирогова подвергли суду за то, что он оказал помощь студенту-дуэлянту, раненному в грудь, и не доложил об этом попечителю Дерптского университета графу Крафтшрем, то есть якобы скрыл факт, известный практически всем. На суде Николай Иванович сказал, что не доложил попечителю потому, что, во-первых, твердо был уверен в существовании доноса о дуэли; во-вторых, считал – и это было главное – вредным для раненого ведение судебного дознания. В итоге, Пирогову был сделан выговор министром просвещения, а отношения с попечителем – окончательно разорваны.
Около десяти лет провел Н.И. Пирогов в Дерпте. Он по-прежнему ежедневно много часов проводил в анатомическом театре. Не прекращались эксперименты над животными. Титанический труд ученого завершился изданием новой книги: «О перерезке ахиллова сухожилия». Эту операцию не решались делать величайшие хирурги всех времен и народов. Он произвел сотни опытов на животных и изучил процесс сращивания перерезанных сухожилий так основательно, что даже сегодня техника этой операции не нуждается в совершенствовании.
В целом, Н.И. Пирогов произвел 11 000 вскрытий человеческих трупов, а сколько операций, а сколько вивисекций на животных! Также Пирогов предложил поперечное вскрытие (сечение) замороженных трупов, чтобы определить естественное топографическое расположение внутренних органов. Правда, пробивая острым долотом замороженный человеческий труп, он старался не задеть попутно стальным инструментом веру в бессмертие души. Можно предположить, что ему на ум не раз приходил вольтеровский вопрос: «Находили ли Вы когда-нибудь, доктор, при ваших исследованиях бессмертную душу?» Но если он не всегда сохранял веру, то всегда желал этого, как однажды он сам себя поправил в своем дневнике.
Иначе и быть не могло. Кто, как ни Н.И. Пирогов утверждал, что гражданин, родившийся в государственной церкви, обязан оставаться в ней, независимо от своих действительных убеждений. «Его внутренние убеждения, его сомнения, его мировоззрение, не соответствующие догматам исповедания, данного ему при рождении, тут ни при чем». Но он требует взамен и от церкви терпимости, по крайней мере, в известных пределах: «Какое дело церкви, как я представляю себе дьявола? С нее вполне достаточно того, что я не трогаю религии народной и государственной». И действительно, народную религию Пирогов не трогал. Он признавал даже, что церковь «не может не поддерживать народное верование в материальное существование черта».
Материальная и духовная скудность русской культуры того времени сыграла с гуманистом Пироговым жестокую шутку. История поставила перед ним острую дилемму: либо признай «яркие бредни» с их непримиримым отрицанием суеверий, либо же наряду с хирургией, анатомией, антропологией потрудись очистить местечко для официальной идеологии, так как среднего нет и быть не может. Ты свой или чужой? Пирогов долго откладывал решение вопроса в его последних инстанциях, но как честный с самим собою человек решил, что «жить в обществе и быть вне общества невозможно». И, в конце концов, открыл дверь казенно-материальному условию.
Шестидесятые годы XIX ст. характеризовались оживлением демократического движения в России и Европе: польское брожение, недовольство в Финляндии, политические реформы, распространялся по всей России «Колокол», гремела проповедь Н.Г. Чернышевского, умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих демократов. Но Н.И. Пирогов, сторонник всеобщего равноправия, то есть национального, полового, социального, вместе с тем был яростным противником любых революционных преобразований. Человек широкого и конструктивного мышления, он считал, что все революции, какими бы высокими идеями их не обосновывали, несут народам куда больше бед и горя, чем ожидаемых благ, пропагандируемых революционными крикунами. Он был сторонником конституционной монархии и проповедовал идею наделения крестьян землей, чтобы уберечь их от вовлечения в революционные выступления.
В тот исторический период общественного брожения распространялось огромное количество передовых идей. Наблюдалось дальнейшее развитие критического реализма и идеи народности искусства, литературы и воспитания. Так, Н.И. Пирогов в циркуляре по Киевскому учебному округу «О врачах-педагогах» поднимает вопрос о стремлении врачей к творческой активности вне медицины. Рассуждая о большом педагогическом значении врача в гимназии, он указывает, что врач «мог бы в одно и то же время быть с пользою и надзирателем за нравственною стороною учащихся, и преподавателем энциклопедии медицинских наук в высших классах, и врачом гимназической больницы». О достоинстве учащихся Пирогов много размышляет в нескольких статьях, посвященных проблеме наказаний. Его кредо – воспитать достоинство в учащихся, даже в ущерб несовершившемуся возмездию.
Эти и другие идеи, вполне естественно, понимались представителями различных мировоззрений по-разному. Педагоги, принадлежавшие к разным общественным направлениям, трактовали вопросы со своих общественных позиций. Так или иначе, а Пирогов твердо знал и учил других, что всякое дело нужно делать хорошо. Для него не существовало мелочей, когда речь шла об интересах больного, развитии образования и государственного устройства в России. Во всякую работу свою он вносил ту нравственную серьезность, которая вытекает из сознания важности совершаемого дела. Н.И. Пирогов, как немногие, понимал, что для людей, поднимающихся с низин жизни на вершины социальной лестницы, важна каждая позиция, где бы они могли окопаться, развернуть свое знамя и укрепиться для дальнейшего движения вперед и выше.
Но это еще не весь Пирогов. Новатор в профессии и в общественной деятельности, он умел не только бороться за свое мнение, но и подчинять его верховному завету гражданского единства и долга. Все понимали, что в любом организационном вопросе Пирогов как хирург, как преподаватель, как экспериментатор, как литературный деятель, как попечитель учебных заведений, как председатель съезда и т. д. никогда не склонит под влиянием личной симпатии весы профессионального решения в неправую сторону. Профессиональное право, казалось бы, общее для всех, честность и справедливость в этих отношениях Пирогов соблюдал неуклонно. На этом формировался его нерушимый нравственный авторитет. А без нравственного авторитета нет учителя, нет истинного лидера.
Пирогов постоянно сохранял равновесие между теорией и практикой, проистекавшее из всей его профессиональной судьбы, тем не менее, это не предостерегало от профессионального кризиса, так как требовало новых, более усовершенствованных условий деятельности. По рекомендации доктора Зейдлица, который возглавлял кафедру внутренних болезней в Медико-хирургической академии, Н.И. Пирогова приглашают возглавить кафедру хирургии, которая, правда, не имела при себе клиники. 7 февраля 1840 г. Пирогов в письме к начальнику академии Клейнмихелю выразил свое отношение к преподаванию хирургии: «Ничто так не может способствовать распространению медицинских и особливо хирургических сведений между учащимися, как прикладное направление в преподавании; с другой стороны, никто не может так подвинуть науку вперед, как средство единственно положительное – госпиталь. Только в госпитале могут быть отделены шарлатанизм, обман, слепой предрассудок и безусловная вера в слова учителя от истины, составляющей основу науки: это видим мы особливо в наше время, когда беспристрастный наблюдатель с прискорбием замечает, что вместе с высокими открытиями и блестящими изобретениями в науке корыстолюбие, ложная слава и все низкие страсти как будто нарочно соединились для того, чтобы заградить и без того узкую тропу к истине. Нам в нашем отечестве… предстоит великое назначение – сохранить науку для человечества».
Тем не менее более года Пирогова не переводили из Министерства народного просвещения в Военное ведомство, то есть Медико-хирургическую академию Петербурга. Измученный бесконечной волокитой, Пирогов писал министру просвещения: «… неизвестность не только действует убийственно на мою моральную сторону, но вместе с тем расстраивает и планы моих будущих ученых занятий. Самое мучительное состояние духа вынуждает меня утруждать Вас еще раз этой просьбой». Неожиданно за ученого вступается попечитель Дерптского университета граф Крафтштрем. В своем письме к министру он указывает на бедственное положение Пирогова, усугубляемое пылким характером и живым воображением профессора хирургии, при которых он уже составил себе будущие планы больших научных работ и предался им со всей мечтательностью. Попечитель подчеркивал и добросовестность Пирогова.
Письмо Крафтштрема возымело действие. 18 января 1841 г. царь утвердил перевод Пирогова из Дерпта в Петербург. 30 января того же года Николай Иванович назначается профессором Медико-хирургической академии в Петербурге и заведующим хирургическим отделением Второго военно-сухопутного госпиталя. Медицина и хирургия того времени в Петербурге, по словам Пирогова, имела весьма дельных представителей. Буш, Арендт, Соломон, Буяльский, Зейдлиц, Раух, Спасский имели заслуженную репутацию у врачей и больных. Однако в Петербурге, как и в Дерпте, госпитальные врачи плохо знали хирургическую (топографическую) анатомию и просили Пирогова прочитать им этот курс. Данный предмет был так же молод, как и его творец Пирогов. Вообще во времена Николая І нельзя было прочитать и курса лекций по анатомии, не получив на то всемилостивейшего позволения.
Лекции Пирогова проводились в грязной, плохо проветриваемой покойницкой Обуховской больницы. Несколько сальных свечей освещало столы, на которых лежали трупы. Читая курс топографической анатомии, Пирогов для наибольшей наглядности впервые применил собственный оригинальный метод. На нескольких трупах он заблаговременно делал анатомические препараты. Слушателям было видно, как на различных глубинах организма расположены те или другие мышцы, кровеносные сосуды, нервные стволы, межмышечные соединительные оболочки (фасции). Таким образом создавалось полное представление об анатомическом строении того или иного участка тела.
«Кто из присутствующих коллег, – говорил Пирогов, – поверит мне, что в такой просвещенной стране, как Германия, я встречал знаменитых профессоров, которые с кафедры говорили о бесполезности анатомических знаний для хирурга?! Кто мне поверит, что их способ отыскивания того или другого артериального ствола сводится исключительно к осязанию! «Следует ощупать биение артерии и перевязать все то, откуда брызжет кровь», – вот их учение! Я сам был свидетелем того, как один из таких знаменитых хирургов утверждал, что знание анатомии не в состоянии облегчить отыскивание плечевой артерии. А другой, окруженный массой слушателей, насмехался над определением положения нижней надчревной артерии по отношению ее к грыжам, называя это «пустыми бреднями», и уверял, что при «грыжесечении он много раз старался поранить эту артерию, но – безуспешно!»
«Не личная неприязнь, не зависть к заслугам этих врачей заставляют меня приводить в пример их заблуждения. Впечатление, которое произвели на меня их слова, до сих пор еще так живо, так противоположно моим взглядам на науку и направлению моих занятий, авторитет этих ученых, их влияние на молодых медиков так велики, что я не могу не высказать моего негодования по этому поводу». Поистине sine ira et studio – без гнева и пристрастия, как писал в «Анналах» древнеримский историк Тацит.
На отдельном столе обычно лежал труп, еще не тронутый ножом анатома: на нем Николай Иванович производил операции во время лекции. Точность каждого движения хирурга объяснялась строгим знанием области, в которой он оперировал. Слушатели восхищались стилем изложения и последовательностью действий Пирогова. А стиль изложения даровитого писателя, изобретательного ученого, прошедшего школу отечественной и Европейской хирургической медицины, был богат и прекрасен, отличался сочетанием гибкости и силы, гнева и иронии, суровости и изысканности.
Прослужив с лишком пятьдесят лет чисто эмпирическому направлению, Пирогов, по его собственным словам, пожелал заглянуть «за кулисы эмпирической сцены» и тут же покорно принял все, что ему было предложено: «Моя иллюзия, по крайней мере, утешительна», – откровенно признается он. Да, эмпириком, то есть добросовестным исследователем фактов Пирогов был всю жизнь, но свою «гносеологическую позицию» он скоро расширил до формы «рационального эмпиризма».
В построении утешительной иллюзии он пробует идти методически. В вещество он вкладывает мировой ум, а в этом материализованном мировом уме открывает отражение верховного разума творца. Если прав Дарвин, то, что ж, приходится просто заключить, что «верховный разум творца заблагорассудил произвести человеческий род от обезьяны». Но одно существование верховного разума – голый деизм – не удовлетворяет Пирогова. Ему необходим, заявляет он, идеал более близкий, более человеческий, он принимает идеал богочеловека. «И я, исповедуя себя весьма часто, не могу не верить себе, что искренно верую в учение Христа Спасителя».
Из лояльности Пирогов причисляет себя в своем дневнике, правда, не без колебаний, к государственной церкви. Но его суховатость и рационализм ближе к протестантизму. «Ни одна господствующая вера, – писал Пирогов, – не оскудеет от того, если наука выяснит... все нападки на ее безверие и скептицизм». А как же быть, если наука, повинуясь внутренней логике, сама станет орудием безверия и скептицизма? Что должно посторониться? На этот вопрос Пирогов отвечал уклончивыми и, во всяком случае, ни для кого не обязательными соображениями, вроде того что «истинный прогресс поселяет сомнения не в делах веры, а в деле самого научного расследования» и пр. То есть Пирогов был человеком науки, точным и строгим исследователем, а значит, априори не мог принадлежать к лагерю сухой веры. Но он и не сжигал никогда за собой мостов. Он говорил о себе: «К чести моего ума, я должен упомянуть, что он, блуждая, никогда не грязнул в полнейшем отрицании недоступного для него и святого». Итак, в научно-философской области Пирогов остается тем же оппортунистом, что и в общественно-политической.
Литературный стиль Пирогова предельно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь уклад его жизни. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не нарушенная система, игра или рисовка, это только внесение выраженного внутреннего сосредоточения сил для действия, в том числе научного. Это хозяйская мужицкая деятельность, но только в грандиозном масштабе.
Как известно, наука не может создаваться анонимно. Любой успех в ней связан с конкретным человеком с присущими ему физиологическими, социальными и историческими особенностями, которые, в свою очередь, определяют творческий потенциал личности. Таким образом, тесная взаимосвязь между развитием науки и индивидуальными свойствами ее творца делает биографию ученого важным элементом исторического процесса.
«Истина – это сестра времени, а не авторитета». То есть время дает истинную оценку деятельности ученого, ведь, по словам Ф. Бэкона, преждевременное превращение различных учений в научные методы и руководства обречено на забвение. Ничего подобного с трудами Н.И. Пирогова не произошло: на них ссылаются, их цитируют, перечитывают, анализируют, они заставляют читателя размышлять и сегодня. Творчество Н.И. Пирогова играет огромную роль в становлении и развитии медицины и социологии.
Можно сказать, Николай Иванович был Плутархом медицинской науки и истории своей эпохи, но явно не годился для роли Кассандры в предсказаниях будущности. Он считал, что теоретики достаточно истолковывали медицину, и видел задачу в том, чтобы переделать ее. Но сам он до этого не дожил, однако явился новатором и гениальной предтечей.
Можно было бы охарактеризовать склад ума Н.И. Пирогова как сильный и блестящий и можно было бы объяснить, почему именно такому уму история доверила в условиях российской общественной мизерии защиту и пропаганду прогрессивной общественной мысли, наименее догматической, наименее формальной, в которой сквозь ткань обобщений проглядывает живая плоть и горячая кровь общественной борьбы и страсти. Там, где доктрина еще оставалась без научного прогресса, гнездясь в сознании прогрессивной интеллигенции, ее глашатаем должен был выступать полемист, логик и, увы, нередко, софист. И в этом противоречии между характером миросозерцания и личным духовным складом, между задачами жизни и условиями их реализации лежал источник всех позднейших взглядов, сомнений и ошибок Н.И. Пирогова.
Пирогов был субъективно прав, когда, обращаясь к власть имущим, без лицемерия и искательства, уверенно и с достоинством говорил: вы ошибаетесь, когда подозреваете во мне врага; я – ваш, я – с вами, только линию свою я веду не от Аракчеева, а от Петра или от Сперанского. А они «наверху» не слушали его, и не только потому, что он консультировал Гарибальди или его похвалили в «Колоколе». Дело в другом. Весь Пирогов, каким он был, при всем его социальном и политическом консерватизме, был инородным телом в бюрократической системе. Его самостоятельная личность, критически деловой взгляд, гуманитарные воспитательные цели расценивались как очевидно вражеские. Вместить его в себя бюрократия никак не могла. И то, что он оказался низвергнут ею в полуопальную отставку, является хоть и внешним, но очень ярким признанием его нравственной значимости.
Так, Н.И. Пирогов неутомимо отстаивал свободу науки и автономию университета. Он твердо стоял на том, что успешное или продолжительное преподавание анатомии не должно непременно находить свое высшее признание в чине действительного статского советника, и он не уставал убеждать, что «университет, поставленный вне табели о рангах, не потеряет своего достоинства». Но на самую табель о рангах как цитадель государственности он, естественно, не посягал. Наоборот, он приспосабливал к ней свои реформаторские идеи и ею эти идеи проверял.
Отстаивая автономию университетов, он спрашивал: «Чем это будет противно или вредно нашему государственному устройству?» Интересы научного исследования и интересы государства должны совпадать, уверяет он, «при всяком образе правления». Более того, свободу исследования и свободу преподавания он защищает не только со стороны интересов науки, но и с точки зрения существующей государственности. У него выходит так, что тем именно и хороша автономия, что она лучше всего противодействует «распространению опасных и вредных общественных псевдодоктрин». Причем по отношению к Германии такой вредной для того времени (начало 60-х годов XIX ст.) псевдодоктриной является идея немецкого единства, а для России – идея политической и социальной эмансипации. Эти охранительные соображения проходят в самых различных вариациях через все изложения Пирогова, посвященные университетскому вопросу, особенно официозного характера. Справедливости ради надо признать, что пироговская защита университетской автономии была издана в 1863 г. «по распоряжению министерства народного просвещения», в примечании к ней отмечена «некоторая идеальность» взглядов Пирогова. По сути, ему принадлежит идея необходимости сохранения двух линий в системе народного просвещения: классической и реальной.
Естественно, взгляды Пирогова отнесли к числу «опасных и вредных общественных псевдодоктрин», которые от университета нужно держать подальше. И это было вскоре сделано. В конце концов, и сам Пирогов, бывший профессор и попечитель округа, не мог безоговорочно верить в нерушимую гармонию свободной науки в системе отечественного режима. И он действительно вносит в эту предустановленную будто бы гармонию коррективы, но не в отношении режима, а свободы науки. Он находит для этой цели правоведа Блунчли.
То есть Н.И. Пирогов с неподдельной идеологической страстью боролся против опасности ограничения научной деятельности. В этой борьбе, как и во всякой другой, которую он вел, он применял и методы, глубоко противоречившие идеологическому мировоззрению правящей структуры и казавшиеся многим его коллегам по меньшей мере рискованными. Он многое возлагал на самого себя, на свою личную силу, находчивость, импровизацию и вескую аргументацию. Однако враги прогресса и свободы поняли, что Пирогов посягает на устои политики просвещения, империи Александра ІІ, и, следовательно, он для них опасен.
Н.А. Добролюбов видит в Пирогове союзника в борьбе с миром насилия и лжи. Демократ находит в статье Пирогова главную мысль: «…зло в воспитании и… [Пирогов] доказывает свои положения с беспощадной, неотразимой логической силой… Убивая в ребенке смелость и самостоятельность ума, безусловное повиновение вредно и действует на чувство…» Статья Пирогова о воспитании была событием, далеко выходящим за пределы педагогики. Н.А. Добролюбов писал, что «Вопросы жизни» Н.И. Пирогова «поразили всех светлостью взгляда и благородным направлением мысли автора… статья… бросает прямо в лицо обществу горькую правду; не обинуясь говорит о том, что у нас есть дурного, – смело и горячо… преследует мелкие интересы века, узкие понятия, своекорыстные стремления, господствующие в современном обществе».
Однако необходимо помнить, что в лице Добролюбова та либеральная эпоха имела проповедника радикальных демократических суждений. И критичность его рассуждений в ответ на статью Пирогова отражает весь дальнейший путь развития политической мысли. Так, Добролюбов пишет: «Дело могло бы пойти успешно только тогда, когда Пирогов ли или кто другой направил все свои усилия на решительное и коренное изменение того положения, которое оказалось препятствием для г-на Пирогова на пути более широких реформ». Безусловно, педагогика Пирогова особым радикализмом не отличалась. В сущности, Николай Иванович явился идеологом компромисса между торговым и промышленным капиталом, заключенного именно в эпоху наиболее активной деятельности Пирогова.
Да, для Пирогова идеал человека – чисто педагогический идеал, забегая вперед скажем – чисто толстовский социальный идеал, так как ни тот ни другой на Карфаген ни с какой стороны не посягали. Не потому, что боялся николаевских жандармов, – Пирогов был человек мужественный! – а потому, что в нем самом крепко сидел внутренний чин порядка.
Как любой талантливый человек, Н.И. Пирогов пытался брать от жизни все творческое, быть гуманистом и хотел воспитать «человека». Но как понимать человека, общество, жизнь или театр? А что такое человек или театр? По-видимому, в театре – как в жизни, только чуть-чуть ярче. Ведь многие люди не могут жить без ярких, многоцветных декораций. Они любят красить небо в цвет Мечты, траву – в цвет Любви, а дома – в цвет Надежды. Необходимо только ясно понимать, что каждая улица имеет начало и конец. А главное – не с чего улица начинается, а чем заканчивается. На примере Н.И. Пирогова можно было бы написать психологически поучительный рассказ о личной трагедии человека, который в течение трех десятилетий защищал абстрактного человека в полной изолированности от его быта, отстаивал принципы прогресса в наименее демократичном уголке Европы и был чуть ли не фанатичным пропагандистом образования, живя в наименее образованной атмосфере русской мысли. Можно было бы дать очерк жизни стоика, который в течение пяти десятилетий призывал к реформам в образовании и медицине, но так и не дождался их.
А с ним продолжали играть. Либеральная придворная партия, во главе которой стояли великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна, убедили царя пригласить Пирогова на службу в министерство просвещения. Одним из решающих мотивов назначения Пирогова на пост попечителя Одесского учебного округа было желание успокоить общественное мнение, возбужденное после Крымской войны. Николай Иванович покинул Петербург. Он навсегда оставил кафедру хирургии в Медико-хирургической академии. Этот решительный поворот в своей жизни Пирогов продумал глубоко и всесторонне. Теперь он пытался весь свой авторитет ученого и человека направить на благо отечественной педагогики. Хотя, как мы понимаем, ум, чуткость и преданность – не всегда преимущество.
А годы берут свое, они летят, жизнь не ждет, нужно действовать… и человек действует как попало, часто падая под бременем тяжелых вопросов… он не умеет действовать… в нем нет убеждений. А убеждения даются нелегко. «… только тот может иметь их, кто приучен с первых лет жизни любить искреннюю правду, стоять за нее горой…» Так писал Н.А. Добролюбов, анализируя Пироговский регламент наказаний, благодаря которому удалось уменьшить применение розг в учебных заведениях на 90%. Однако оставшиеся 10% вызвали гнев Добролюбова. Статья Пирогова «Нужно ли сечь детей и сечь в присутствии других ребят?» была опубликована в «Одесском вестнике» в 1858 г. «Статья моя, – писал Добролюбов, – не заключает в себе ничего оскорбительного для честного и правдивого деятеля, каким представляется нам г-н Пирогов». То есть в ответной статье Добролюбов критикует Пирогова за непоследовательность.
Вопрос об отставке Пирогова поднимался постоянно, но его временно перевели на аналогичную должность в Киевский учебный округ. Тем не менее, этот консервативный государственник Пирогов оставался опасным, хотя на основы «рутины и бессмыслия» социальных отношений он не посягал.
Вскоре после освобождения крестьян, 19 февраля 1861 г., Александр ІІ, считая, что царизм сделал достаточно уступок обществу, уволил Пирогова с должности попечителя Киевского учебного округа.
Герцен в журнале «Колокол» так отозвался об увольнении Пирогова: «Это было одно из самых мерзостных дел Александра II, пишущего какой-то бред и увольняющего человека, которым гордится Россия». После отставки Николай Иванович поселился в своем имении в селе Вишня под Винницей. В крестьянской хате он устроил крошечную больницу и в ней лечил и производил хирургические вмешательства. Великий хирург стал «сельским врачом».
В течение 1861-1864 гг. Н.И. Пироговым были изданы два тома бессмертного труда «Начала общей военно-полевой хирургии». Николай Иванович продолжал руководить подготовкой к профессуре молодых ученых. Но и от этой деятельности его вскоре отстранили. Пирогов окончательно уехал в свое имение в 1867 г.
В начале мая 1881 г. Московский университет решил отпраздновать 50-летие профессиональной деятельности Н.И. Пирогова. Приглашение пожаловать на празднество поручили передать Н.В. Склифосовскому. В середине того же месяца в Вишне состоялась встреча Н.И. Пирогова и Н.В. Склифосовского. Николай Иванович принял приглашение, профессора беседовали на разные темы, и между делом хозяин усадьбы сказал: «Посмотрите, что это у меня во рту?» Дело в том, что еще в начале 1881 г. Н.И. Пирогов стал ощущать боль и раздражение в области твердого неба. При осмотре на твердом небе справа, там, где в глубине выходит art. рalatine post., Н.В. Склифосовский увидел язву, характер которой не подлежал ни малейшему сомнению (рак!). Свое диагностическое мнение Н.В. Склифосовский не раскрыл. Он хранил эту тайну в себе, так как не мог посягать на спокойствие старца, переживавшего отрадные минуты предстоящего чествования.
В том же мае в Москве, которая по рождению и воспитанию принадлежала юбиляру, а также всегда ревнивая к славе и чести своих сынов, праздновалось 50-летие научной, педагогической, практической и общественной деятельности Н.И. Пирогова. Его чествовали официальная наука, правительство, интеллигенция, студенчество, пресса, московская дума, которая избрала его своим почетным членом, и, наконец, император.
После празднования состоялся консилиум в составе Е.И. Богдановского, Э. Валя, В.Ф. Грубе, Э.И. Эйхвальда и Н.В. Склифосовского. Профессора предложили Николаю Ивановичу вырезать язву. Спокойно, с полным самообладанием выслушал он предложение. Ни одна мышца не дрогнула на его лице. Казалось, что восстал образ мудреца древности. Да, именно Сократ мог выслушать с такою же невозмутимостью суровый приговор о приближающейся смерти! «Прошу Вас, Николай Васильевич, и Вас, Валь, – сказал нам Н.И., – сделать мне операцию. Но не здесь. Мы только что кончили торжество, и вдруг затеем тризну! Вы можете приехать ко мне в деревню?» Разумеется, мы отвечали согласием. Операции, однако, не суждено было сбыться. Отчего, спросите вы? Теперь об этом еще нельзя ничего говорить; причина будет объявлена, когда наступит благоприятный исторический момент…» – писал Н.В. Склифосовский. И далее: «Быть может, многие из вас осудят мой образ действий. Я выслушаю осуждение как заслуженное, но должен сказать, что значительную долю вины я искупил теми муками, которые пережил».
А история данного клинического случая развернулась следующим образом. Предположив, что у него злокачественная опухоль, Николай Иванович впал в депрессию. Отказавшись от операции, предложенной вышеуказанным консилиумом, он уезжает к своему, как он считал, ученику Т. Бильроту в Вену в сопровождении жены Александры Антоновны и личного врача С. Шкляревского. В Вене Т. Бильрот осмотрел Пирогова, убедился в трагичности диагноза, однако понял, что операция невозможна из-за тяжелого физического и психологического состояния больного, поэтому он «отверг диагноз», поставленный российскими врачами. Такой дипломатический ход Бильрота «вокресил» Н.И. Пирогова: «Ну, если Вы мне это говорите, то я успокаиваюсь». Был назначен отвар льняного семени и полоскание полости рта раствором квасцов. Николай Иванович вернулся домой успокоенный. Несмотря на прогрессирование болезни, Пирогов продолжал писать свой «Дневник старого врача». До последних дней он работал над рукописью. 22 октября 1881 г. Николай Иванович писал: «Ой, скорей, скорей! Худо, худо! Так, пожалуй, не успею и половины петербургской жизни описать». Не успел...
Умер Н.И. Пирогов в 20 ч 25 мин 23 ноября 1881 г. в возрасте 71 года в своей усадьбе в селе Вишня Подольской губернии (ныне – Винницкая область) в Украине. Как никогда резко выделялся его гордый профиль. Уста, из которых в свое время текли такие пламенные, острые, металлические речи, сомкнулись как бы в осознании того, что сказано достаточно. Похоронное шествие было и скромно, и величественно. Тело Н.И. Пирогова забальзамировал врач Д.И. Выводцев из Медико-хирургической академии путем введения растворов тимола и салициловой кислоты в сонную и бедренную артерии без вскрытия черепной, брюшной и грудной полостей. Можно предположить, что решение о бальзамировании было принято самим Пироговым и отражало его религиозно-эстетические взгляды. Перед бальзамированием Д.И. Выводцев вырезал часть опухоли, занимавшей всю правую половину верхней челюсти и распространившейся на полость носа. Опухоль была исследована в Петербурге: у Н.И. Пирогова оказался характерный «роговой» рак. Тело Н.И. Пирогова поместили в мавзолей, построенный в том же селе Вишня.
